и сделали. Вскоре показалось дно.
В ярком свете луны блестела галька, поверхность воды казалась зеркальной. Было светло, как днем. Начали рыть яму. Судя по тому, насколько ушел в землю прут, до твердого грунта было больше метра. Этого было вполне достаточно. Они работали мотыгами и лопатой, словно у себя на участке копали землю под виноград. Сняли слой гальки, вытащили большой камень, который мешал, и меньше чем за полтора часа выкопали яму. Пот крупными каплями стекал с их лиц. Жаиме и старик взяли труп за ноги и за голову и бросили в яму. Он упал лицом к небу, как лежат христиане в святой земле. Они посмотрели на Бруно в последний раз, но открытые глаза, глядевшие на них со дна ямы, ничего не сказали им. На лице мертвого не было обычного для убитых выражения, нагоняющего ужас: будь то страх перед адом, сжимающая сердце печаль или саркастическая улыбка, будто бы говорящая, что для них пробьет час отмщения. И лицо Бруно и зрачки его мертвых глаз ничего не выражали, он был обречен тлеть без сострадания, без проклятий. Жаиме бросил в яму первую лопату земли.
— Подожди… — сказал старик.
Он пошел под скалу, взял там карабин и зубило и бросил их рядом с мертвецом.
— Оставьте карабин себе, дедушка. Может пригодиться!
— Ты с ума сошел! Чтобы потом прицепились, где мы его взяли?
Тело засыпали землей.
— Теперь давай камни…
Набрали камней, — некоторые едва притащили, — гальки из ручья и закрыли ими яму.
— Так надежней, — сказал Теотониу.
Утрамбовали землю мотыгами, а оставшуюся разбросали по дну ручья и со всех сторон обложили яму камнями, потом снова пустили воду по старому руслу. Она потекла стремительно, унося с собой комья земли, и вскоре смыла холмик мелкой гальки, скрыв таким образом людское злодеяние.
— Потом, когда рассветет, я уничтожу кровь и следы, которые остались там… Ну, пошли отсюда, — сказал Теотониу, вымыв мотыгу и лопату. — Теперь слушай, что я тебе скажу — сегодня воскресенье, и никто его не хватится ни в Урру, ни в лесничестве. Завтра начнут спрашивать, куда он делся. Во вторник поднимут шум, станут искать. Больше, пожалуй, ничего и не будет. Все перевернут, станут копать везде, где только им почудится что-нибудь подозрительное. В Рошамбане все перевернут вверх дном. Но, по-моему, только сатане удалось бы найти Бруно, так что мы можем спать спокойно. Но если все же найдут, хотя я в это и не верю, ты говори правду. Дескать, я завел тебя сюда обманом, ты не знал зачем. А раз так случилось, тебе не оставалось ничего другого, как помочь своему деду. Только не-признавайся, что ненавидел его так же, как я. Упаси тебя бог совершить такую глупость! Убил Бруно я один, я один и отвечать буду, все равно мне скоро конец. Понял?
— Понял, дедушка, но…
— Тебя могут на время посадить в тюрьму. Тогда увидим, какой ты есть. Смотри крепко держи язык за зубами…
— Не бойтесь, дедушка, даже на раскаленных углях я не скажу того, чего не хочу…
— А сейчас отправляйся в постель, скоро утро. Когда встанешь, надень свой воскресный костюм и иди к обедне как ни в чем не бывало. Я тоже приду в церковь. Постой, у тебя вся одежда в грязи, впрочем, крестьянин всегда с землей возится, всегда испачкан… Но лучше, чтобы тебя не видели в грязной одежде. Спрячь ее. Да смотри, чтобы дома не заметили, когда входить будешь. Ладно, сам знаешь. Завтра пораньше приходи, снова займемся виноградником.
— Одежду я спрячу на сеновале. Завтра, когда будем работать, уже никто не заметит, а сегодня могут спросить.
— Ну, давай иди, уже поздно. Инструменты я унесу.
На рассвете Теотониу отправился уничтожить следы на месте убийства. В горах уже слышался звон колокольчиков — гнали стада. Вдруг старик заметил, что кто-то наблюдает за ним, прижавшись к скале. Это была пастушка Леокадия со своей собакой; в одной руке девушка держала корзинку, в другой кнут погонять овец. Старик подошел к ней.
— Ты что мне мешаешь делом заниматься?..
— Мешаю, дядя Ловадеуш? Чем?
— Тем, что смотришь. Я ищу вольфрам…
— Никто вам не мешает…
— Мешать не мешаешь, но смотришь. Только никому не говори, я покажу тебе, где вольфрам. Получишь свою долю. Иди сюда, не бойся…
Девушка пошла за стариком и веря ему и не веря, но желание заработать было сильнее страха. У зарослей дрока она остановилась. Старик схватил ее за руку.
— Иди, иди, получишь свою долю… Ты и не представляешь, какое это богатство!
Он толкнул ее, и Леокадия не удержалась на ногах, упав прямо на куст дрока. Все произошло так неожиданно, что Теотониу не успел понять, как это случилось. Он ведь не хотел ей ничего плохого и уже давно отвык от таких дел. Леокадия заплакала.
— Молчи, получишь золотую цепочку.
— Мне страшно! Такого злого человека я никогда не встречала!
— Подумаешь, не я первый. Если обидел, иди жалуйся, — настроение у Ловадеуша испортилось, хотя он и не видел в своем поступке ничего ужасного.
Воскресенье прошло спокойно, солнце заливало мягким светом Аркабузаиш и все плато от края до края. Крестьяне сходили к обедне; из трактира доносились звуки гармоники; на площадке в центре деревни парни играли в пино[25], а Жоао Мота напился пьяным.
Весь понедельник оба Ловадеуша трудились на винограднике. Во вторник вечером в Рошамбане появились два лесника.
— Добрый вечер!
— Добрый вечер!
— Вы не знаете, где Бруно Барнабе?
Старик оперся руками на черенок мотыги, а Жаиме выпрямился.
— Нет, не знаем.
— В субботу вечером ушел из лагеря, и больше его не видели…
— Раньше я иногда видел, как он проходил по склону в Урру. По крайней мере мне казалось, что это был он, ведь я подслеповат. А в субботу вечером я в хижине готовил ужин, у меня штукатуры всю неделю работают, семья была в Аркабузаише, так что смотреть на дорогу мне было некогда.
Один из лесников очень пристально глядел на него, но Теотониу с самым невинным видом снова занялся своим делом, и лесники, немного постояв, ушли.
— Наверно, скоро явятся жандармы, — пробормотал Теотониу. — Ну, парень, держись.
Все жители Урру вышли в горы искать Бруно. Искали главным образом вдоль дороги, которая вела из лагеря в Урру. Осматривали заросли густого кустарника, обшаривали скалы, прощупывали дно ручья. Как-то вечером в Рошамбану явился Модешто Барнабе в форме, с карабином через плечо.
— Эй, старый хрыч! — крикнул он Теотониу. — Где ты закопал моего брата? Я знаю, ты его